Веселая

Давешние размышления о женском уме сподвигли меня чуть серьезнее задуматься над тем, какое женское достоинство возглавило бы мой личный хит-парад. И вспомнилась мне одна маленькая милая хохлушка, пару лет назад выцепленная в Тиндере. Совсем не красавица, но более чем симпатичная, обаятельная и с искренней улыбкой. Однако всплыла она в моей памяти потому, что единственная могла меня рассмешить. С ней я не театрально склабился, как это обычно бывает, а по-настоящему хохотал.

Развлекать девушку шутками и байками - это настолько заурядная и рутинная практика, что включается на автомате, когда внутренний компас указывает в направлении "флирт". И я помню, какой удивительной и неожиданной для меня была ее первая шутка, вначале воспринятая как удачная случайность. Шальная пуля, вдруг попавшая точно в сердце. Но за ней последовала вторая и третья. И ее юмор был таким светлым, беззлобным, непривычным, что я физически ощущал, как продлевается моя жизнь рядом с ней. Не это ли качество, которым невозможно пресытиться?

Ответа у меня нет. Потому что в итоге она оказалась "разведенкой с прицепом" и я закономерно слился. Жалкая в общем-то история. Жалко ее, потому что вынуждена лезть вон из кожи, чтобы понравится самодовольному ублюдку, который захотел разового досуга без особых усилий. Жалко себя, потому что слаб и зависим от придуманных не мной правил.

Благо жалость к себе заглушается куда более весомыми чувствами. Во-первых, презрение. Я ведь ставил ее, живого и ни в чем не виноватого человека, заведомо ниже себя. И не из снобизма или банального стремления к превосходству. Воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Буквально небожитель спустился с Олимпа, чтобы пару раз осчастливить ее гостиничном люксе. Наверное, в тот момент я считал, что поступаю в высшей мере благородно, ведь она ни о чем не просила.

А во-вторых, страх. Страх перед смертью в нищете и одиночестве, в ужасе от бесцельно прожитой жизни, от бездарно промотанного наследия, вложенного в меня моими родителями. Страх, что не услышу ничей ободряющий голос, когда могильная тяжесть сдавит мою грудь. Не буду согрет теплом, когда тело мое начнет остывать. И ее свет не разгонит мрак, из которого явятся по мою душу голодные призраки. Необязательно ее. Свет любой другой женщины, которую я посчитал недостойной в своем нездоровом поиске идеала, в паскудном желании не прогадать. Единственное, что меня успокаивает, - я сам избрал такую участь.

Но если подумать о той девушке с другой стороны: была бы она со мной так мила, если бы не осознавала своего положения?