Один день из жизни школьных зверенышей

В нашей школе одной из основных проблем всегда была острая нехватка учителей. И хотя эта проблема свойственна многим школам, у нас ее решали особым способом, иногда эти методы доходили до абсурда. В частности, библиотекарь в часы особой нехватки учителей могла вести историю, в результате ее занятия превращались в банальный пересказ данных учебника. С ее стороны мы не получали ничего.
Как-то раз к нам даже пришел один весьма запоминающийся представитель светлой касты учителей. С гордым видом и явным презрением к нам, он поведал, что до того, как пришел к нам, работал в разных сферах трудовой деятельности, включая работу мусорщиком. Наш скудный, но уже очень жестокий и максималистский пубертатный ум не смог связать работу учителя и мусорщика и к этому несчастному юноше навсегда приклеился ярлык чуть ли не бомжа. Впрочем, он не долго давал почву нашим насмешкам и вскоре ушел, передав почетную эстафету крайне хабалистой бабе с ухватками уличной торговки, которая нам, впрочем, понравилась. Может, потому что по тогдашнему уровню она была нам очень близка.
Наш класс гордо именовался языковым. Это означало, что мы углубленно изучали английский и в качестве второго языка — французский. Эта углубленность была весьма относительной, так как и здесь мы видели бесконечную смену учителей, что не могло не отразиться на качестве обучения. Эта ядреная смесь методик, уровня знаний и профессионализма и, в конце концов, просто различных человеческих качеств, привела к тому, что английский мы знали «не очень». Лишь единицы из нас могли похвастать более или менее нормальным уровнем знаний.
В отношении французского ситуация была не лучше. Хотя здесь наблюдалось некое постоянство, по крайней мере, учителя менялись не с такой пугающей частотой.
Но все же менялись. И вот об одной из таких замен этот рассказ. Одно из сильнейших впечатлений моего детства, когда я впервые поняла, насколько хрупка броня человеческого разума и как легко ее разрушить, имея в арсенале нужную дозу разведенного этилового спирта, попросту, водки. И еще это один из тех моментов, когда я испытала убийственное чувство стыда за свои поступки. И вообще хотела бы забыть об этом. Но память всегда услужливо воскрешает эти воспоминания в голове. И снова я вспоминаю об этом, проклиная эту невиданную школьную подростковую жестокость, парадоксальное явление, от которого так страдают многие.
Я назову ее Т.У. Это ее инициалы, просто не хочется называть ее имени полностью, что-то не дает мне это сделать.
Так вот, нам в очередной раз поменяли преподавателя французского. Мы сидели в классе, ожидая, что же за индивидуум придет к нам на этот раз. При всей своей дурости, мы могли заинтересоваться и проявить усердие. Но для этого учитель должен был завоевать нас своей харизмой. И проявить нужную долю сволочности, чтобы наша безбашенность в свою очередь немного поутихла. А безбашенности, как вы уже успели догадаться, было хоть отбавляй.
И вот сидим мы себе, и входит она... Те из вас, кто знаком с творчеством Анатолий Алексина, вспомнят его рассказ «Безумная Евдокия» про учительницу, имевшую крайне неординарный внешний вид. Первой ассоциацией, возникшей в моей начитанной голове при виде вошедшей женщины, была именно эта самая Евдокия во всей ее красе. Потом уже она превратилась в Страшилу, так как удивительным образом имела сходство и с этим литературным героем.
Т.У. вошла, и мы в немом изумлении, которое немедленно перешло в величайшее презрение, воззрились на нее.
Представьте себе вешалку в человеческий рост, которая вся завешена кучей одежды, совершенно не сочетающейся по фасону. Минимум три непонятного вида балахонов, поверх которых было натянуто пальто унылого серого света. На голове красовалась шляпа, которая и придавала этой особе такой сходство со Страшилой. У Алексина тоже упоминается несуразная огромная шляпа.
Ее лицо заслуживает отдельного описания. Она относилась к типу женщин, которых я про себя называю «изможденными». Худое лицо, бледная кожа, много морщин, глубоко посаженные глаза, темные круги под ними. И как полагается этому типу женщин, темная помада, которая так усиливает этот эффект преждевременной старости. Одна из конечных стадий превращения лица в череп, обтянутый кожей.
Волосы завершали этот не самый благовидный портрет. Копна растрепанных прядей, сильно тронутых сединой и явно не тронутых спасительной краской, торчащих из-под этой нелепой шляпы.
Короче, мы были сражены наповал. Мы просто возликовали от нового бриллианта в нашей огромной коллекции убогих. Единым, телепатически связанным разумом, мы решили игнорировать ее попытки научить нас самому эротичному из существующих языков. А еще мы предвкушали чудесную возможность повеселиться, ведь такого чучела мы еще не видели.
Ближайшее изучение показало, что она явно блаженная. Наши нахальные физиономии и презрительные усмешки, которые просто нельзя было не заметить, она встречала с улыбкой юродивого. Явное безумие как печать лежало на ней.
Она дала нам какое-то задание, которое мы дружно проигнорировали. К тому времени гормоны уже вовсю бушевали в нашей молодой крови и нам было попросту не до нее с ее «francais”.
Я сидела на первой парте с тогдашней подружкой. Нашей отличительной чертой было то, что мы могли смеяться без повода, просто посмотрев друг на друга. А уж если повод был, то тут нас просто на части разрывало.
Пока мы с Анькой обсуждали это чудо, свалившееся на нашу голову, Т.У. подошла к нам. Убедилась, что Анькина тетрадь пуста, как банк в эпоху кризиса, и мягко сказала:
- Ecrivez, mademoiselle!
Анька, которая французский знала не лучше китайского, в изумлении от такой наглости вытаращила на Т.У. свои зеленые глаза и когда та скрылась между рядами парт, спросила у меня с величайшим презрением в голосе:
- Че она сказала?
Меня эта ситуация тоже позабавила, фраза была мне знакома и я с удовольствием перевела ее Аньке:
- Она сказала: «Пишите, мадмуазель»
И мы весело покатились над этим нелепым сравнением обращением. Кем-кем, а уж мадмуазелями мы никак не были, и прекрасно это понимали.
Вот так и прошел тот урок. Ничего нового, кроме очередной волны воспетой телевидением подростковой агрессии, он не принес. Впрочем, больше Т.У. к нам не приходила. Тем лучше для нее и для нас.
Вечером я, переполненная эмоциями, с упоением рассказывала маме о новой училке, которая так всех удивила. После моего красочного рассказа мама спросила, как зовут эту несчастную. Я ответила. И тут мама заставила меня испытать сильнейший стыд, доселе не потрясавший мою детскую психику. Она наказала мне, чтобы мы не смеялись над этой учительницей, и поведала одну из самых трагичных историй, когда-либо мной услышанных.
Эта Страшила была некогда преподавательницей в университете, где моя маман постигала тайны преподавания английского языка. Т.У. была очень доброй, и даже жуткая трагедия не смогла изменить этой природной доброты.
У Т.У. было двое детей, девочка, уже взрослая студентка и мальчик, позднее дитя, чья жизнь оборвалась в возрасте семи лет. И муж... Этот муж не объелся груш, а упился водкой, в результате чего его мозг постигла печальная участь, которая в народе приобрела название белой горячки, а по-простому, «белки». Мне всегда было странно, что такое ужасное состояние сравнивают с таким милым и вызывающим столько умиления существом.
Так вот однажды Т.У. как всегда ушла на работу, дочь на учебу. В доме остались только пьяный муж и маленький сын. И тут началась эта самая белка, которая разрушила жизнь семьи навсегда. Когда алкоголь смертельным ядом отравил мозговые клетки, и без того уже с трудом выполнявшие свою функцию, их владелец решился на отчаянный шаг. Схватив сына, он приволок его на балкон, потом... Отрезал мальчику голову и прыгнул вниз, сжимая ее в руках.
Так в одночасье Т.У. лишилась сына и мужа.
Все это мама рассказала мне, потому что знала по собственному опыту, что школьники способны превратить в ад жизнь учителя, даже сами того не сознавая, а лишь повинуясь стадному инстинкту, который заставляет их рвать жертву на части.
После ее рассказа я долго не могла оторвать зад от стула. Что-то очень тяжелое придавило меня и не только физически. Мама угадала мое состояние и не стала грузить моралью, только добавила:
 Так что не обижайте Т.У. У нее с тех пор разум помутился и она стала так странно одеваться и постепенно отошла от работы.
Проведя полночи в безуспешных попытках договориться со своей совестью, я с трудом уснула. Мозг издевательски все время показывал одну и ту картину: с балкона сигает мужик в старых штанах, майке-безрукавке (так обычно представляют всех алкашей) и до последнего момента прижимает к себе голову семилетнего сына. Я бы не хотела быть рядом с Т. У., когда она узнала о случившемся. Это, наверное, одно из самых страшных зрелищ.
Придя утром в школу, я обо всем рассказала своим одноклассникам. Я не могу сказать, что они все были так же потрясены, кто-то отнесся к моему рассказу весьма безразлично, но все обещали не ржать больше над Т. У.
Впрочем, им не пришлось сдерживать свое обещание, т. к. Т. У. больше к нам не пришла. Тем лучше для нее и для нас. Но одно тревожило мою душу, потрясенную чужой трагедией. А вдруг Т. У. пойдет в другую школу, и там будут такие же молодые бесчувственные идиоты как мы, и они тоже начнут над ней смеяться. Но там не будет меня, которая знала бы о ее искореженной жизни и могла бы этим частично оградить ее от насмешек.
Со временем острота чувств угасла, но я до сих иногда рассказываю этот случай кому-нибудь в назидательных целях. И так же четко помню Страшилу, завернутую в кучу одежды, пытающуюся донести до наших ограниченных жестоких умов всю красоту французского языка.