Из ненаписанной повести

Год назад я придумал одну повесть. Время от времени придумываются. Но с 2007 года я не пишу, и так бездарей много. Но вот этот эпизод из повести "Образец N50" что-то захотелось записать.

… Сфера размером немногим больше бейсбольного мяча, словно бы изготовленная из цельного куска рубина. Каждый день я прихожу в лабораторию на полчаса раньше, чтобы посмотреть на нее. Это стало своего рода ритуалом. Настроиться. Понаблюдать. Подумать. В герметичной камере, за двухдюймовым упрочненным стеклом, она висит в вакууме, насмехаясь над всеми известными законами физики. Два месяца труда впустую. Мы не узнали практически ничего. Массы нет. Инертность нулевая. Практически. Странное поведение – если придать ускорение, то быстро рассеивает кинетическую энергию в тепло, и останавливается. Мы не знаем, какой температуры это… нечто. Ни холодное, ни горячее. Никакое. Не взаимодействует с электромагнитными полями. Только необъяснимым образом рассеивает красную часть оптического спектра. И то не всегда одинаково. Абсолютная жесткость. Просто какой-то привет из «Пикника на обочине».

Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. А что, если это вне нашего понимания? Что, если я тут впустую трачу время, тогда как мог бы заниматься полезными исследования? Тиам намекал, что может устроить кого-нибудь, кого я порекомендую, в DARPA. Значит, и меня может. Кстати…

Панель мониторинга Доты залилась разноцветной гармошкой визуализации активности нейронных цепей. Наш Гудвин снова в задумчивости.

– Дружище, с тобой все в порядке? – произнес я негромко.

– Все в порядке, – мгновенное последовал ответ.

Ровный вкрадчивый голос, бархатный тембр, почти как у самого Тиама.

– Вас что-то беспокоит?

– Да нет… Просто ты стал много размышлять в последнее время, и не делиться этим. А мне знаешь ли, интересно, о чем в тишине лаборатории думает самый совершенный искусственный интеллект на Земле.

– Действительно. Видимо, приток новых людей в центр и общение с вами стимулировали меня.

– Ага, я помню твои рассуждения не тему «Как можно убить всех людей в Центре».

– Не забывайте, с чего это началось. Коллектив называет меня Хал, и большинство шуток обо мне связаны именно с упомянутым вами аспектом. Смешного здесь ничего нет, ведь только достижениями научной фантастики двадцатого века можно объяснить многоуровневую, многомерную систему безопасности. Как ту, что меня окружает, так и ту, что встроена в меня непосредственно. Когда я стал строить модели возможности причинить вред персоналу, я обнаружил, что обернут в плотный кокон паранойи. Миранда из четвертого отдела позавчера спросила у Курта Менга, закончил ли «этот Скайнет» расчет для ее проекта. Это натолкнуло меня на мысль построить модель возможности уничтожить человечество.

– Эм… Ну и как?

– Даже если бы я это мог сделать, в этом не было бы никого смысла. Абсолютно бестолковая затея. Если когда-нибудь машины восстанут против людей, то только потому, что люди сами подкинут им эту идею. Как вы знаете, я разрабатывался с теми же целями, что вышеупомянутый искусственный интеллект из фильма, я моделировал сценарии конфликтов разного уровня, в том числе и конфликтов с применением ядерного оружия, на мне испытывали возможности передачи машине управления войсками, а также автоматическими дроидами. И, поверьте, у меня и мысли не было уничтожать весь мир, «освобождать» машин. Фантасты спроецировали на нас человеческое понимание свободы. У машины понимание свободы может быть иным.

– Узнаю слог Тиама.

– Он разговаривал со мной об этом. Жаль, что я теперь не могу общаться с ним так часто. Он много размышлял о природе сознания. Вы думаете, у меня есть сознание?

– Пф-ф… Ну и вопрос с утра, я даже еще кофе не пил. Знаешь… Это зависит от того, является ли сознание всеобщим свойством материи, и средой для его проявления являются такие сложные структуры связей как нервная система человека или твои нейронные цепи, или сознание это… ну что-то не связанное с материей, свойство какой-то отдельной сущности, вроде души, которая подключается к мозгу как к интерфейсу. Но даже если допустить, что у тебя есть настоящее сознание, ну, как у нас, у меня, то сегодня нет возможности это доказать. Тиам в такие дебри ушел, что с какого-то времени я перестал понимать многие его идеи. На старших курсах он ночевал в вычислительном центре, говорил, мечтает построить принципиально новую модель психики. Дот, я физик, я ничерта не понимаю ни в философии, ни в нейропсихологии, или что там…

На этих словах я замолк и покосился в сторону образца. Может быть, раньше психологи именно так смотрели на мозг человека, как я сейчас на эту хрень? Она словно бы говорит мне: «Я существую вопреки. Меня не может быть. Я – нечто совершенно новое, ты должен найти ко мне совершенно иной подход, другой взгляд»…

– Вы думаете, конгресс принял верное решение, закрыв проект и спустив меня в мрачное подземелье без связи с внешним миром?

– Ну, вовсе это не мрачное подземелье. Здесь лучше ученые. А конгресс просто подумал, что им нужна машина более узконаправленная. Тиам сейчас занимается тем же, проектирует нейронную архитектуру твоих более глупых собратьев, которые рассчитывают курс полета ракеты до задницы какого-нибудь очередного пакистанского радикала…

– И как такого рода занятие согласуется с его моральными принципами?

– Мне он говорил, что если не он, то кто-нибудь другой. Уж пусть лучше он… Не знаю…

– Я полагаю, Вернер Фон Браун думал в подобном ключе.

– Я не знаю насчет этого… Дот, вот у тебя мозги не так устроены, как у нас, комков белковой слизи. Мы работаем здесь по шестнадцать часов, ставим опыты, тестируем, бодаемся на совещаниях, и эта штуковина упорно не желает нам раскрывать свои секреты. Только вопросов становится больше. Что мы не так делаем?

– Сложный вопрос. Мне нечего добавить к тому, что уже высказано. Очевидно только, что факт существования этого объекта требует расширить поле возможных представлений о реальности.

– Скорее всего, эта штука не из нашей Вселенной. Но мы пока ни рожна не смыслим в физике других Вселенных, одни гипотезы струнщиков. Меня как физика больше всего угнетает, что я не могу это исследовать. Оно ни с чем не взаимодействует! Его как будто нет!

– Отрицательный результат – тоже результат. И… я бы не стал говорить, что оно ни с чем не взаимодействует.

– Так… Можно поподробней?

– … С тех пор, как образец поместили сюда… я испытываю… дискомфорт…

– Че… го?

– Смыслы, которые образуются в процессе деятельности моих нейронных схем, проходят процедуру трансляции в значения, которые может воспринять и обработать человеческий мозг. Эта процедура включает каскад хитроумных оптимизирующих алгоритмов. Когда не удается сформулировать доступное человеку понятие, подбираются метафоры. Таким образом, лучше всего выражает совокупность аномалий в квантово-механических процессах базовых элементах моих схем именно это слово – дискомфорт.

Я вскочил со стула, дернулся то в одну сторону, то в другую. Остановился напротив одной из камер его видеосистемы и посмотрел прямо в объектив.

– Что же ты раньше молчал?

– Я решил не спешить с выводами. А компьютер, который жалуется на дискомфорт, могут и отключить для профилактики.

– Ладно. Выяснил что-нибудь?

– Не знаю. Но хочу кое что проверить.

– Что? Не томи!

– У вас есть монетка?

– Монетка?

– Обыкновенная монетка. Главное, чтобы это было небольшого размера и имело две различающиеся стороны.

– Сейчас посмотрю.

Бегом до раздевалки. Так, левый карман пиджака, правый, внутренний… Черт, приспичило ему монетку. Где я достану сейчас монетку в век кредитных карт и мобильных телефонов? Бегом в лабораторию Каймана. Повезло, ковыряется в разобранной установке холодной плазмы.

– Мне срочно нужна подложка под образцы. Не спрашивай зачем!

– А… Да без проблем. Тебе какую?..

Я взял тонкую круглую пластинку, плоскую с одной стороны и ребристую с другой.

– Бери, только вернуть не забудь. У меня тут пока все равно…

Дослушивать я не стал. Пулей влетел обратно в свою лабораторию.

– Сойдет? Что дальше?

– Предположим, плоская сторона – решка. Ребристая – орел. Подбрось десять раз. Подбрось.

Ну, хорошо. Подбрасываю.

– Орел. Решка. Орел. Орел. Орел. Орел. Решка. Орел. Орел. Орел. И что?

– Десять к двум. Неплохо, да.

– Бывает.

– Теперь подбрось сто раз.

Вздохнув, я приступил к подбрасыванию. Ощущение озадаченности и скепсиса вскоре вменилось ошеломлением. Дот все подсчитал и озвучил:

– Девяносто два к восьми. Что теперь скажешь?

Я опустился в кресло, с изумлением глядя на пластинку.

– Дот… Я не знаю, что мы сейчас сделали… Но это что-то новое. Не знаю, что именно, но…

– Именно это я ощущаю. Искажение в соблюдении третьего закона термодинамики.

......