во время оно

...

Кричал он долго. Долго и страшно, вытягивая самую высокую ноту, которую только осилил, судорожно царапая коленями мерзлую осеннюю грязь, а скрюченными пальцами - воротник, будто последний мешал воздуху выходить из его прокуренных насквозь легких. Вой этот оборвался так же внезапно, как и начался, никто из нас даже не успел резко вдохнуть, хотя, я уверен, все планировали. Особенно Штырь. Ему это было нужно больше всего. Он вытянул короткую соломинку - хотя тянул первым, наверное, ожидая, что пронесет. Даже обрадовался в первые мгновения слегка - ровно до того момента, когда Кабан, шмыгнув носом, разжал руку, показав три оставшиеся соломинки, каждая из которых была примерно на треть длиннее зажатой в кулаке у Штыря.
Теперь он мучительно долгих секунды две пытался набрать побольше воздуха так, чтобы это не было слишком заметно. Когда наконец удалось, с коротким писком "прости, мужик" Штырь воткнул косо обточенный гвоздь-"двухсотку" на пробковой ручке куда-то в область плохо пришитой китайской лейблы на куртке, едва налезавшей на грузную фигуру, стоящую на коленях.
Борисыч не упал и даже не умер, только посерел лицом еще больше. Говорить он больше не был настроен, но в заплывших глазах появилась мутная обида - мы полчаса утешали его, говоря, что все будет быстро и не больно. Выходит, обманули. Я попытался представить себя стоящим на коленях на земле, с торчащей из груди пробковой ручкой, и не смог.
Ситуацию спас Яшка. Дернувшись, как сорвавшаяся пружина, он двумя резкими движениями достал гвоздь из Борисыча - раз! - и снова вогнал его чуть поодаль от первоначального места - два. Обиженное выражение лица смениться на благодарное уже не успело, но совершенно ясно, что могло бы, будь у него чуть больше времени.
Когда тело осело на землю и стало ясно, что дело сделано, Яшка встрепенулся и суетливо начал бормотать "Сердце-то, оно левея малость, понимаешь, вот я и... Не все в курсе, что оно вот так...". Смотрел он при этом на меня, и смотрел так виновато, что я показал ему пальцем: шшш. Все в порядке, мол, не трепыхайся ты так, мы тебе благодарны даже. Яшка замолк, но принялся быстро-быстро креститься. Штырь стоял как истукан, уронив голову на грудь, и производил впечатление самое жалкое из всех, переплюнув даже Кабана, которого била мелкая дрожь, и я только сейчас заметил, что он крепко зажмурил глаза (кажется, еще до того, как Борисыч начал кричать). Я подошел и тряхнул его за плечи. Кабаньи глаза открылись, и в них был ужас и слезы.
Лопаты лежали в пяти шагах, притащив с собой, мы накрыли их брезентом, чтобы не смущать тогда еще живого соседа. Теперь в брезенте нужда отпала, и мы негласно решили постелить его на дно ямы, прежде чем закапывать труп. Штырю, как накосячившему, лопата была вручена вне очереди. Он не стал упрямиться. Кабан взял вторую. Мы с Яшкой тем временем развели костерок и открыли бутылку, вслед за которой пошли консервные банки.
Когда выкидывать землю из ямы стало уже сложно, мы решили, что глубины достаточно, и перетащили тело на брезент, на коем и спустили вниз. Гвоздь решили не доставать. Говорить прощальные слова тоже не стал никто. Допив бутылку, мы принялись забрасывать землю обратно: двое - лопатами, те, кому не хватило инструмента - прямо руками. Справились быстро, но стемнеть уже успело совсем, а костер прогорел и потух. Штырь встал в ногах покойника, зачем-то снял шапку и простоял так десяток минут, беззвучно шевеля губами. Затем повернулся и уныло сказал:
- Дурак он был все же мужик.
Я молча остудил его весомой оплеухой. Возражать Штырь не стал, хоть и видно было, что остался при своем мнении. Кабан отломил пол-черенка у лопаты и зашарил глазами в поисках чего-то. Сообразив, я порылся в карманах и извлек оттуда катушку черной строительной изоленты. Вскоре самодельный крест был готов, сверкая лопатой на длинном конце. Так его и воткнули в изголовье - для устойчивости. Находиться на этом месте дольше никто не изъявил желания, и мы понуро потащились прочь, кроша ногами первые льдинки, образовавшиеся в неровностях земли.
...