Платонов

Ура, наконец-то добрые люди выложили собрание сочинений Андрея Платонова. Появился прекрасный повод перечитать то, что читал, и прочитать то, чего еще не читал у него. Не помню, с какого произведения я начал с ним знакомиться, и когда это произошло. А! Это была сказка "Неизвестный цветок". Я сам был еще школьником, когда прочитал это произведение, помню, оно произвело на меня сильное впечатление. Очень люблю этого писателя за его необычный стиль, глубину, непревзойденную мощь выразительности языка. Его читаешь не глазами, а всей душой в состоянии сильнейшего напряжения ее существа. Его можно перечитывать сколько угодно раз. Я два раза читал Чевенгур и Котлован, и готов читать их снова. Хотя Платонов вплавлен в свое время, но его талант выходит за границы той эпохи, о которой он писал. Конечно, у каждого свои вкусы. Лично для меня самое сильное в Котловане - та девочка, которая умерла и ее похоронили под фундаментом строящегося здания. Сильный образ, имеющий для меня большое значение. А "В прекрасном и яростном мире"? Его рассказы... В его прозе есть нечто магическое. Всегда, когда я его читаю, я чувствую, как во мне что-то напряженно звенит, дребезжит, ломается, стонет, я постоянно отрываю широко раскрытые глаза от текста и некоторое время витаю в пространстве, в которое я вошел, где другой воздух и все...

Когда я читал Платонова несколько лет назад, то записывал иногда понравившиеся фразы. Приложу сюда, хотя, конечно, цитировать Платонова можно очень и очень много...

Сколько он ни читал и ни думал, всегда у него внутри оставалось какое-то порожнее место - та пустота, сквозь которую тревожным ветром проходит неописанный и недосказанный мир. В семнадцать лет Дванов еще не имел брони над сердцем - ни веры в бога, ни другого умственного покоя...

в нем постоянно шевелилось что-то простое, как радость, но ум мешал ей высказаться. Он тосковал о какой-то отвлеченной, успокоительной жизни на берегах гладких озер, где дружба бы отменила все слова и всю премудрость смысла жизни.

Поля были освещены утренним небом, и степные грустные виды природы просились в душу, но их туда не пускали, и они расточались ходом поезда, оставаясь без взгляда позади.

Никто не смотрит на спящих людей, но только у них бывают настоящие любимые лица, наяву же лицо человека искажается памятью, чувством и нуждой.

Он вообразил красоту всего освещенного мира, которая тяжко добывается из резкого противоречия, из мучительного содрогания материи, в ослепшей борьбе, и единственная надежда для всей изможденной косности - это пробиться в будущее через истину человеческого сознания. (“Ювенильное море”)

Они еще не знали ценности жизни, и поэтому им была неизвестна трусость - жалость потерять свое тело. Из детства они вышли в войну, не пережив ни войны, ни наслаждения мыслью, ни созерцания того неимоверного мира, где они находились. Они были неизвестны самим себе. Поэтому красноармейцы не имели в душе цепей, которые приковывали бы их внимание к своей личности. (“Сокровенный человек”)

Сколько порочной дурости в людях, сколько невнимательности к такому единственному занятию, как жизнь и вся природная обстановка.

Природа, — все, что потоком мысли шло в уме, что гнало сердце вперед и открывалось перед взором, всегда незнакомо и первоначально — заросшей травою, единственными днями жизни, обширным небом, близкими лицами людей, — теперь эта природа сомкнулась для Сарториуса в одно тело и кончилось на грани ее платья, на конце ее босых ног. (“Счастливая Москва”)

Я выдумала теперь, отчего плохая жизнь у людей друг с другом. Оттого, что любовью соединиться нельзя, я столько раз соединялась, все равно — никак, только одно наслаждение какое-то... Ты вот жил сейчас со мной, и что тебе — удивительно, что ли, стало или прекрасно! Так себе... <...> Любить, наверное, надо, и я буду, это все равно как есть еду, — но это одна необходимость, а не главная жизнь. (“Счастливая Москва”)

Самое лучшее чувство состоит в освоении другого человека, в разделении тягости и счастья второй, незнакомой жизни, а любовь в объятиях ничего не давала, кроме детской блаженной радости, и не разрешала задачи влечения людей в тайну взаимного существования. (“Счастливая Москва”)

Инженер повернулся к выходу из отделения трупов. Он согнулся и пошел оттуда, чувствуя позади улыбку Самбикина. Он был опечален грустью и бедностью жизни, настолько беспомощной, что она почти беспрерывно должна отвлекаться иллюзией от сознания своего истинного положения. Даже Самбикин ищет иллюзий в своих мыслях и открытиях, – он тоже увлечен сложностью и великой сущностью мира в своем воображении. Но Сарториус видел, что мир состоит более всего из обездоленного вещества, любить которое почти нельзя, но понимать нужно. (“Счастливая Москва”)

— Я ведь и не живу, я только замешан в жизни, как-то такое, ввязали меня в это дело... Но ведь зря!
— Что зря?
— Неохота мне. Все время приходится надуваться: то думать, то говорить, то куда-то идти, что-то действовать... Но мне ничего неохота, я все забываю, что живу, а вспомню — начинается жутко...
(“Счастливая Москва”)

Либо удастся добраться во внутренность человека до последнего тайника и выпустить оттуда гной, скопленный каплями во всех веках, либо ничего нового не случится и каждый житель отойдет жить отдельно, бережно согревая в себе страшный тайник души, чтобы опять со сладострастным отчаянием впиться друг в друга и превратить земную поверхность в одинокую пустыню с последним плачущим человеком...

Жизнь пока еще мудрее и глубже всякой мысли, стихия неимоверно сильнее сознания, и все попытки заменить религии наукой не приведут к полной победе науки. <...> И вся разгадка лежит в сознании человека, в его мысли — в этом новом молодом чувстве человека. <...> Чувство родилось давно, и уже слилось с душою мира. Мысль не слилась, не совпала еще, а только ищет этого слияния в полном познании мира. <...> Человек ищет смысла, будучи сам смыслом. <...> Весь мир должен стать равен человеческой мысли... (“О любви”)

В земле есть истина, раз она произошла и существует, но нет сознания, а в человеке есть сознание, но в нем нет смысла жизни. (“Чевенгур”)

Я не верю, что борьба — людское вечное призвание: по молодости лет я мечтал о другой и мирной судьбе — о каком-то глубоком человеческом сознании, видящем события в мире прежде их появления, — о богатстве Вселенной, которое удовлетворит всякую жадность жизни, таком абсолютном чувстве веры в значение человека завоевателя и спасителя бушующей природы, уничтожающей самое себя.

… чтобы прямо, и прочно, и уверенно стояло тонкое тело человека на земле, чтобы грустное сердце и синяя мысль стали самой драгоценной и страшной силой в природе.

И другие цитаты.