Дороги, которые нас выбирают.

В этом рассказе я хотел показать, как жизнь распоряжается нашими судьбами, и как даже хороший и добрый человек может не выдержать этой гонки. Представляю вам первую часть рассказа.



Зима 1989 года стала для всех нас тремя месяцами кошмара. Мой отец, преуспевающий адвокат, отправился загодя поздравить с Рождеством свою престарелую тетушку Агнесс. Жила она неподалеку, всего в двадцати милях к северу от нашего городка. И будь у нее желание скрасить свое одиночество в такой чудесный праздник, она запросто могла бы взять билет на автобус и присоединиться к нашей дружной компании. Однако, желание такое ее никогда не посещало (тетушка была тяжела на подъем). Но когда отец в суматохе предпраздничных забот однажды запамятовал о ней, веселое Рождество едва не было испорчено ее телефонным звонком. "Ах, мой милый Алан! Ты всегда был добрым умным мальчиком (ха! это в пятьдесят – то лет!). И вот ты забыл о своей бедной тетушке Агнесс. Да, старая вдовушка видно больше никому не нужна…".     Старушечий громкий голос в трубке все скрипел и скрипел, а отец молчал, сжав губы, и лицо его мрачнело. Лишь мама сумела спасти праздник, заверив тетушку, что мы всенепременно приедем к ней на днях. Впредь отец никогда не забывал поздравить ее.
Вот и в то хмурое декабрьское утро он поднялся пораньше, надел свежевыглаженную белую рубашку, любимый черный костюм и оглядел себя в зеркале.
- Алан, ты сегодня особенно красив, - сказала мама, глядя на него влюбленными глазами.
Отец запустил пальцы в ее роскошные шелковые волосы, и они поцеловались.
- Не скучай, солнышко, - сказал папа. – Я к вечеру буду. Заскочу по пути в супермаркет, присмотрю что – нибудь для наших пострелят.
Он чмокнул нас всех по очереди, и подошел к зеркалу, чтобы еще раз напоследок поглядеть, как он смотрится.
- Папочка, ты у нас самый лучший, точно – точно, - восторженно пролепетал мой младший братишка Ники, стоя у него за спиной.
Отец на мгновение застыл перед зеркалом, а затем, вдруг резко обернувшись, ухватил Ники под мышки и подкинул вверх до самого потолка. Потом еще и еще.
- Наш отважный апачи смелее всех, - напевал он, подбрасывая и ловя братца.
- Ой, пап, перестань, я щекотки боюсь! – сквозь смех вопил Ники.
Отец нежно опустил его на диван и подошел ко мне.
- Ну, а как наш ковбой?
Он так близко склонился надо мной, что я ощутил его свежее дыхание и пряный запах туалетный воды – такие родные запахи, ароматы дома. Я сильно – сильно, как только мог, обнял его.
- Всё нормалёк, пап. Расту потихоньку.
- Пора менять амуницию, малыш.
И хотя тогда "малышу" было почти четырнадцать, мне нравилось, когда он так говорил.
- Завтра ты станешь самым красивым ковбоем на всем Диком Западе, - сказал отец, потрепав меня по щеке.
- Алан, дорогой, поезжай, а то к вечеру обещали самый настоящий буран. Постарайся вернуться пораньше,  - сказала мама, вручая ему коробку с подарком для тетушки.
- Будет исполнено, солнце мое! – по- военному отрапортовал отец.
Все годы своей совместной жизни родители любили друг друга до самозабвения. Ни для кого ведь не секрет, что проходит время после свадьбы, и чувства испаряются, словно нежный утренний туман под лучами восходящего солнца… Да, люди продолжают вместе жить, растить детей, но их отношения – уже одно лишь слово – "привычка". Друг к другу, детям, к общему семейному очагу. Благодарю Бога, что ничего подобного не было в моей семье. Папа с мамой любили друг друга, а мы обожали их.
Мое золотое детство… Вот и сейчас перед глазами предстает то декабрьское морозное утро: отец выруливает со двора на любимом черном "Мерседесе" ("О, это ведь настоящий мустанг", - любил говаривать он, поглаживая капот), а мы с Ники машем ему руками, провожая.
- Папочка, возвращайся, пожалуйста, поскорей, и привези мне самый лучший подарок! – кричит братишка, порываясь выскочить на крыльцо, а я хватаю его за шиворот, удерживая.
- Мальчики, ступайте домой. Не хватало еще в Рождество вам слечь с температурой, - сказала мама, и мы пошли в теплый уют нашего милого дома.
Потом мы позавтракали яичницей с душистым беконом, горячими ароматными пончиками на десерт, втроем поблагодарили Господа (забавно глядеть, как Ники складывает свои ладошки в детской горячей молитве), и мама отправила нас немного поиграть на улице с друзьями.
- Мне необходимо прибраться перед праздником, - объяснила она.
Конечно, с таким ураганом, как мой братишка, заняться генеральной уборкой было практически невозможно. А уж привлекать его – Боже упаси! Себе дороже выйдет. Вот Ники и услали на улицу. Мне же, как старшему, велено было присматривать, дабы братишка не угодил в какую – нибудь историю.
Снежки лепились отлично, и мы затеяли настоящее сражение с соседскими мальчишками. Усталые и довольные, мы вернулись домой, когда на улицах уже зажгли фонари. Настроение – на все сто, аппетит – быка бы съел. Ники под конец игры получил огромным снежком прямо в лоб, и сразу надулся, заявив, что мы все нечестно играем, но сейчас и на его раскрасневшейся мордашке, сквозь напускную обиду, читалось удовольствие от классно проведенного вечера и нетерпеливое ожидание Рождества. "Как долго тянется сочельник, просто ужас" – заявил он мне, разуваясь.
После нашего запоздалого обеда я поднялся к себе наверх, прихватив "Колу" и огромную пачку чипсов. Лишь только я включил свою электрогитару в усилитель, открыл банку воды, и приготовился заняться музыкой, как дверь комнаты слегка приоткрылась, и показалась растрепанная шевелюра Ники.
- Бо, поиграй со мной, - попросил братишка. – Я помог маме убрать со стола, и теперь не знаю, чем заняться. Давай поиграем, Бо!
- Отстань, малявка. Мне надо заниматься, - пробурчал я, настраивая инструмент. – Иди, погляди свои мультики.
- Вредина, вредина, наш Бо большая вредина, - скороговоркой затараторил братец, пытаясь раздразнить меня. Обычно в подобных случаях я гонялся за ним по всему дому, и, когда настигал, начиналась шумная возня. Но тогда я был настроен одолеть партию соло – гитары из IronMaiden, поэтому просто сделал вид, что сейчас вот швырну в него футбольный мяч. Дверь моментально захлопнулась, и я услыхал, как Ники скачет вниз по лестнице, распевая: "Вредина, вредина, наш Бо большая вредина!" Улыбнувшись ("Господи, до чего же я люблю этого чертенка!"), я занялся музыкой.
Незаметно пролетело пара часов. Электронный будильник пропикал восемь вечера. Усталый мозг в унисон часам просигналил: "Эй, приятель, пора отдохнуть!" Все получалось как нельзя лучше, поэтому, с чувством глубокого удовлетворения, я положил гитару на кровать, выключил аппаратуру и потянулся за чипсами.
Внезапно мозг обожгла словно волна пламени, в глазах потемнело. От неожиданности я не успел даже вскрикнуть. Лишь сжал горящую голову руками, и, как подкошенный, без сознания рухнул на пол.
Часы показывали девять, когда я приподнялся, тряся мутной головой, качаясь, сделал несколько нетвердых шагов и опустился на кровать. Я сильно перепугался, так как ничего подобного прежде со мной не происходило. "Боже, что это было?" – растирая виски ладонями, испуганно подумал я. "Глупый маленький котенок, должно быть, ты во всем виноват!"
Однажды мы с Ники возвращались из школы, держась за руки и напевая любимую песенку. Звонкий голосок младшего братишки эхом гулял между деревьев:

Мне приснилось во сне,
Что мой кот на окне
Уплетает селедку с картошкой.
Хочешь – верь, хочешь – нет,
Но мой кот на обед
Ест картошку с соседскою кошкой.

Когда хотелось подурачиться, мы всегда затягивали эту песенку.  Вот и сейчас мы шагали, беззаботно распевая ее. Вдруг Ники углядел на вершине старого дуба маленького дымчатого котенка, который пронзительно пищал, но боялся слезть вниз. Братишка чуть не оторвал мне правую руку, отчаянно тряся ее и вопя на всю округу: "Бо, достань котенка! Ну пожалуйста, сними его оттуда! Он же боится, ему страшно! Пожалуйста, Бо, ну пожалуйста!!!" Я некоторое время сопротивлялся, но, увидав, как у Ники на глаза наворачиваются слезы, наконец сдался. Чего не сделаешь для младшего братишки, если так к нему привязан!
Скинув рюкзак, я стал карабкаться вверх. Котенок сидел между ветвей, и его глазенки – пуговки с ужасом глядели то вниз, то на меня. "Иди сюда, глупыш", – я протянул ему руку. Шустрик осторожно перебрался по ней мне на плечо. Я чувствовал, как трясется его тельце. "Погоди, сейчас мы спустимся. Только не вздумай описаться от страха у меня на плече!"
Все шло удачно, пока мне в глаз не попала какая – то соринка. Я начал моргать, а потом ухватился за сухую ветку, которая тут же и отвалилась.
Когда я открыл глаза, то увидал заплаканное лицо Ники, склонившегося надо мной. Бедняга, он так перепугался, что даже обмочил штанишки. Я медленно встал, оперся злосчастный дуб, и расстался с недавно съеденным ланчем.
"Сотрясение мозга", – сказал после доктор.
Вот и сейчас я принял свой обморок за последствия того случая. "Но прошло уже ведь пара месяцев…" Еще немного я полежал, собираясь с мыслями. Дверь открылась, и вошла мама.
- Бо, мы ждем тебя к ужину.
- Спасибо, мам, я не голоден. Только устал сегодня. Лягу – ка лучше чуть пораньше спать.
- Ну, как хочешь, - она вышла из комнаты.
Я не стал говорить ей о случившемся, чтоб не напугать, и тихонечко лег.



То рождественское утро навсегда запечатлелось в моей памяти…
Я встал пораньше, глянул в окно – ночью густой снегопад укутал деревья на улице. А вот солнце скрылось за плотными облаками, и как следует насладиться сверкающим рождественским убранством улицы не удалось. Ну и ладно: сегодня праздник, а это главное!
По пути в нашу детскую ванную комнату, я стукнул в дверь Ники: "Эй, храбрый апач, подъем!" Ответа не было. "Ну и соня. Так ведь всю жизнь проспать можно!"
Я неспешно привел себя в порядок, потом надел новый черный костюм, что удивительно гармонировал с моими длинными белокурыми волосами, оправил галстук (движения – точь в точь отец перед зеркалом) и стал собирать подарки.
Вот шляпа, которая чудесно подойдет к папиному любимому плащу. Ее по моей просьбе красиво упаковали еще в магазине. "Милый папочка, желаю от всей души тебе долгих лет и Божьего благословения во всех делах и начинаниях", – гласила лежащая внутри открытка.
Для мамы я приобрел огромный красочно оформленный фолиант "Природа национальных парков Америки". Он продавался в зеленом бархатном футляре. "Мама, ты самая красивая на свете! Оставайся такой!" – так надписал я открытку с маленьким ангелочком, склонившемся над младенцем Христом.
А вот с красным воздушным змеем для Ники пришлось повозиться. Молоденькая продавщица аккуратно перевязала его лентой и сделала красивый бантик, но, придя домой, я вдруг спохватился, что забыл вложить внутрь поздравительную открытку. Не зря же я выводил на ней специально к празднику придуманное четверостишие:


Наш храбрый апач
Никогда не плачь,
Гляди веселей –
Все будет о'кей!

Я люблю тебя, братишка!

Итак, подарки, наконец, готовы. Я вышел из комнаты, и на секунду задержался у двери, прислушиваясь к непонятному звуку, доносившемуся снизу. Среди полной тишины кто – то шептал. Кажется, это Ники. Странный, еле слышный шепот, и ни единого звука кроме него.  "Что все это значит?" – вопросил я сам себя, спускаясь вниз (внутри что – то ёкнуло).
Да, то был Ники. Он по – прежнему в своей синей пижаме. Но напугало меня совсем другое. Стоя на коленях, братишка молился перед распятием. Когда Ники повернулся на звук моих шагов, я с ужасом увидал, как из его глаз бегут слезы – два ручейка, блестящих в свете утреннего солнца.
- Мам, в чем дело? – с дрожью в голосе прошептал я, боясь разбить пугающую тишину.
Она отошла от окна, и, словно тень, опустилась в кресло. Сердце мое остановилось – я увидел, что она состарилась на несколько лет.
- Мама, да что с тобой?! – голос начал срываться в крик.
Я почувствовал, как снова закружилась голова, и ухватился за перила, выронив красивые коробочки, которые покатились вниз по лестнице. Я не обратил на это никакого внимания – в голову вкралась страшная догадка…
- Бо, мальчик мой, - собравшись с силами, начала мама. – Ты уже большой. Выслушай, как подобает мужчине то, что я сейчас тебе скажу.
Ники вдруг, вскочив с колен, бросился к маме, и, обхватив ее обеими ручонками, разрыдался в голос.
- Мой добрый сыночек, - проговорила она, поглаживая братишку рукой по волосам. – Он почти всю ночь молился, стоя на коленях…
- Ма, что с папой? – перебил я ее хриплым шепотом. – Что с папой?
Она немного помолчала, потом продолжила:
- К ночи позвонили из дорожной полиции. Был буран. Стемнело, было что – то около восьми вечера, как они установили впоследствии. Папина машина ударилась о заграждение и упала с обрыва. Наверное, он сильно торопился домой и не справился с управлением на скользкой зимней дороге.
Собравшись с силами, мама взглянула мне в глаза:
- Он погиб, сынок.
Меня захлестнула огромная волна, называющаяся Истерика.  Я закричал: дико, безумно. И, распинав ногами разбросанные по полу подарки, побежал прочь из дому.



Солнце наконец – то выглянуло из – за облаков, и снег заиграл – заискрился в ярких утренних лучах. Лица людей, неспешно шагающих по улице с подарками в руках, светились радостью. Они недоуменно оборачивались, чтоб взглянуть на мальчишку в дорогом черном костюме, мчавшегося по улице, не разбирая дороги. Как странен, непонятен наш мир. Горе и радость идут рука об руку. Но я не видел ничего – глаза застлала пелена слез. Бежать, бежать прочь, не останавливаясь – иначе сердце разорвется от горя. И я бежал, не замечая ничего вокруг. Лишь за городом, возле шоссе, силы окончательно оставили меня. Рухнув в сугроб, я с безумным воем стал кататься в нем, срывая ненавистный галстук, душащий меня, желая замерзнуть здесь же. Мир исчез, испарился – его заполнил собой бездонный океан Отчаяния. Не видел я, как вдруг рядом резко затормозил темно – синий "Форд" и из машины выбежал пожилой мужчина в одежде священника, который увидел бьющегося в истерике парнишку.
Сильные руки подхватили меня, и я рассмотрел сквозь пелену слез встревоженное лицо нашего священника отца Ломбардо.
- О Иисусе! – воскликнул он. – Борис, мальчик мой, что стряслось?! Боже, да что с тобой?
Он встряхнул меня несколько раз, желая привести в чувство, но тщетно. Из моего горла вырывался лишь хрип вперемежку с рыданиями.
- Да ты же весь посинел от холода! – оглядел он мой плачевный вид, и, подняв на руки (вряд ли я бы смог самостоятельно сделать хоть шаг), отнес в машину. Мы тронулись. Отец Ломбардо не проронил ни слова. Старый священник давно уже познал жизнь, он понял: вопросы сейчас неуместны. Мы ехали молча, слышен был лишь гул мотора. Постепенно тепло, исходящее от работающего обогревателя успокоило измученное тело, и я провалился в сон.
Ощутив приятный аромат ладана, я сразу понял, что нахожусь дома у отца Ломбардо. Да, так оно и есть: умиротворяющий свет зеленой настольной лампы открывал взору небольшую уютную комнатку, обставленную изящной старинной мебелью. Стены оклеены темно – зелеными бархатными обоями, а в камине ярко пылают пахучие сосновые поленца. О, сколько раз я наслаждался тихим уютом отца Ломбардо, слушая за чашкой кофе истории из Священного Писания. Но сейчас не до воспоминаний – горе переполняло меня, выплескиваясь через край. Я сел на кровати и тихо заплакал, сжавшись в комочек.
Старый священник приготовил кружку ароматного чая, но, пристально оглядев меня, подошел к небольшому шкафчику, и, отперев его, достал оттуда бутыль старого доброго коньяка.
- Борис, мальчик мой, -  он плеснул немного коньяку в напиток и протянул мне изящную кружку. – Ну же, постарайся успокоиться, и расскажи мне, что с тобой приключилось.
Все еще судорожно всхлипывая, я стал хлебать горячий чай, обхватив кружку непослушными руками. Коньяк был кстати: уже вскоре я почувствовал, как мышцы расслабляются, а мозг окутывает приятное забытье. И только тогда, тихим бесцветным голосом, я сумел, наконец, выговорить:
- Мой папа разбился на машине. Его больше нет…
- Пресвятая Дева! Алан! – вздрогнул отец Ломбардо. По скатерти расползлось пятно от пролитого чая.
Священник подошел ко мне и обнял.
- Сынок, как мне жаль, как жаль, - шептал он, глядя на распятого Христа, верно, прося у Господа помощи и утешения для моей исстрадавшейся души.
- Ты, я погляжу, совсем измучился. Сейчас чай немного успокоит тебя. Ложись. Я отслужу заупокойную мессу.
Священник вышел, неслышно притворив за собой дверь, и, сквозь накатывающий сон, я слышал, как он разговаривает по телефону с моей мамой, успокаивая ее.
Пробудился я под вечер, весь в холодном поту от мучивших меня кошмаров. Вошел отец Ломбардо и обеспокоено взглянул на меня:
- Господи, Борис, ты так бледен.
Он сел на краешек кровати и положил руку мне на лоб.
- Не держи горе в себе, нужно выплакаться. Будь стойким, мальчик мой. Всегда помни, с тобой Господь. А сейчас пойдем, исполним наш христианский долг по отношению к твоему папе.
Одевшись, мы вышли из дома и направились к церкви.

Вечер опустился на наш тихий городок. Зажглись старинные фонари на улицах, и в их теплом свете рождественский пушистый снег беззвучно опускался на заснувшую землю. Небольшой морозец приятно покалывал щеки, а над всем этим великолепием сияли яркие звезды.
Но даже эта волшебная картина не трогала разбитого сердца – я тенью проследовал за священником из его уютного дома в холодный полумрак церкви и сел на одну из скамей в центре. Укрывшись теплым пледом, опустил голову.
Месса началась. Печально пел орган: его переливы повествовали о скорбях земных. Священник возносил молитвы к престолу милосердного Господа, и они плавно поднимались ввысь вместе с ароматом ладана.
Я не слушал слова – изобретение скудного человеческого ума, а впитывал сердцем, душою голос небесных сфер – глас Божий, наставляющий и утешающий. "Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас". Нет, мое горе не прошло, оно слишком велико. Но я получил силу и мужество, что помогут мне перенести беду. Да, отца не вернуть. Но я стану молиться за него всей душой. И я верю – мы встретимся. Обязательно встретимся!
Вот только один вопрос мучил меня, не давал покоя.
- Почему? – шептал я, глядя в никуда.  – Господи, зачем же ты забираешь добрых и честных?
- Это трудный вопрос, сынок, - раздался за спиной голос отца Ломбардо. Стоя позади, он положил мне руку на плечо. – "Пути Господни неисповедимы". Весьма избитая фраза, не так ли? Но попытайся вникнуть в нее сердцем, Бо. Будущее ведает один лишь Господь. Кто, кроме Него знает, как повернется жизнь, и куда катится наш мир? И, быть может, во избежание еще большего зла, Он и забирает в Небесные чертоги лучших своих сыновей. Они с честью прошли свой земной путь, так, как и подобает доброму христианину, показав себя достойными Небесного Отечества. Земная миссия их завершилась, потому что они подошли к воротам Царствия Небесного.



Весь следующий год, до того, как произошли события последних двух месяцев, пролетел для меня словно в скучном сером сне. Том, что подобен унылому осеннему ненастью, когда все небо затянуто свинцовыми тучами, и мелкий моросящий дождик, словно слезы, стекает ручейками по оконному стеклу. В такие серые дни тоска вгрызается в сердце, и ее не унять. Хочется крикнуть в небеса: "Господи, до чего ж скучно жить в этом сером мире!"
Хотя нет, "скучно" – не совсем верное определение моего состояния души. Скука – это все – таки одно из чувств, данных человеку. Я же ходил, словно тень, полностью замкнувшись в себе. Мама увядала на глазах: сердце сжималось в груди, когда она, готовя нам завтрак, вдруг застывала на месте со сковородкой в руках и тяжело вздыхала.
Я ломал голову над тем, как помочь всем нам. Ведь даже Ники, мой маленький братишка, из которого энергия била ключом, стал вдруг задумчив и не по годам серьезен. Он забросил свои любимые комиксы и мультики. Вечерами я часто слышал слова молитвы, льющиеся сквозь приоткрытую дверь комнатки брата.

Я перестал без особой нужды выходить на улицу. На то имелась веская причина. В супермаркете, парке, или по дороге домой, везде я слышал одно и то же: "Ах, Борис, бедняжка, как мне жаль. Помню, как чудно мы с Аланом играли в гольф (устраивали пикники, удили форель, и т.п.) Какая тяжелая утрата для всех нас…"
Я старался поскорей уйти от таких "сочувствующих", до крови закусывая губы, чтоб сдержаться и не закричать им в лицо: "Вам – то что до меня?! Ханжи, все вы смотрите в гроб, дабы после обсудить "м – да, лицо – то у покойного  слишком желтоватое было, вам так не кажется…"
Целая вереница взрослых, участливо заглядывающих в глаза, и вопрошающих: "Ну как ты?" Меня тошнило от этого глупого и пустого вопроса. Есть еще один подобный ему.
Как вы реагируете на фразу "Как дела?" Единственное мое убеждение, что не менялось на протяжении всего становления личности, гласит: "Кроме тебя самого, остальным просто начхать, как твои дела, к чему ты стремишься, что причиняет тебе боль, и о чем твои мечты…"
Скажете, да это чернуха и пессимизм? Как вам угодно! Знаю одно – это, грустная, но правда.
Такие невеселые мысли витали в голове одним погожим осенним утром. Я лежал на кровати, глядя в окно на старый клен, росший во дворе. Солнечные лучики резвились в золоте листвы, которую теребил прохладный осенний ветерок. Вот он дунул чуть сильнее, один листочек рванулся изо всех сил ко мне, но, ударившись о стекло, остался лежать на подоконнике.
"Вот наша жизнь", - покачал я головой. "Крутит – вертит, как листок, а после бросает у дороги, и говорит: "Подвинься, приятель! Настал черед других!"
Негромкий стук в дверь.
- Бо, можно к тебе?
Мамин голос.
- Конечно, мам, входи, - ответил я.
Она вошла и тихонько села на стул возле кровати. Села, и словно застыла.
- Мам, хочешь, что – то сказать мне? – я прервал тишину первым.
- Верно, сынок. Да не знаю, с чего начать.
- Не думай, говори, как есть.
- Понимаешь, Борис, - начала она. - Мне трудно оставаться в этом городе. В нашем доме… Не только мне, - она заглянула в мои глаза.
- Да, мам,  - вздохнул я. -  Мне тяжело. Ники тоже. Здесь все: дом, парк, наша улица – все напоминает о папе. Мы очень скучаем. Но что ты можешь предложить?
- Позавчера я разговаривала по телефону с тетей Агнесс. Иногда с ней нелегко, хотя, в общем, она добрый и заботливый человек. Тетина подруга из Эндлесс Роуд (это милях в тридцати отсюда) продает чудесный домик, а сама переезжает к сыну.
Она немного помолчала, а затем продолжила:
- Что скажешь, Бо, если в воскресенье, после мессы, мы съездим взглянуть на тот городок?
- Наверное, мам, - почти прошептал я, глядя в осеннее небо. – Наверное…


И вот ясным воскресным утром мы мчались на север по направлению к Эндлесс Роуд. Впервые за последнее время голова прояснилась, и я глядел в окно, наслаждаясь яркой палитрой осени. Включил радио, настроив на рок-н - рольную волну. Ненавязчивая мелодия "Статус Кво" – то, что надо. Откинувшись на сиденье, я наслаждался музыкой и красотами осени. Взглянув на маму, я заметил, как улыбка проступает на ее лице, а глаза уже не так пусты. На бледном в последнее время личике Ники играл румянец, вызванный,  думаю, не только свежестью осеннего утра.
И вдруг энергия юности вновь закипела во мне, разбежавшись волной по всему телу. "Папочка, дорогой, порадуйся за нас!" – мысленно воскликнул я, глядя в огромное синее небо. Почему – то захотелось и плакать, и смеяться одновременно. В таком порыве я вдруг обнял братишку, который сидел рядом, задумчиво глядя в окно. Я встряхнул Ники за плечи и поцеловал.
- Ты чего это? – он удивленно уставился на меня.
Я беззаботно рассмеялся в ответ:
- Ник, братишка, да ведь это второе дыхание, что нам дал Господь. Правда, мам?
Она улыбнулась в ответ.



Я не успел всласть налюбоваться окрестностями, как оказалось, мы почти у цели. Указатель на шоссе велел нам сворачивать на небольшую дорогу, уходящую в густой лес.
- Дебри какие – то, - недовольно пробурчал Ники. – И чего мы здесь забыли?
- Спокойно, первопроходец, - я потрепал братишку по щеке. – Смелее вперед, ибо не знаешь, где ждет тебя удача.
Лес расступился, и оказалось – мы на холме. Внизу, в долине, открывался чудесный вид: аккуратные двухэтажные домики выстроились вдоль небольших улочек, расположенных крест – накрест. В центре раскинулся маленький парк, из которого тянулся к небу шпиль католической церкви. У склона холма бежала речушка, которую опоясывал старинной манеры каменный мост.
- Уж ты! – восторженно присвистнул я. – А здесь мило.
Действительно, открывшийся вид напоминал сельскую идиллию с картин старых мастеров. Мы неспешно тронулись, стараясь все получше разглядеть.
Нужный нам дом стоял на окраине Эндлесс Роуд, прямо у набережной. Улочка называлась Серебряной. Как, собственно, и река.
"Неплохое начало," – решил я, рассматривая домик.
А он был весьма недурен. Не слишком большой, но и не то, что бы маленький домишко, выкрашенный в коричневый цвет.
- Мрачновато как – то, - заметила мама.
- А мне нравится, - возразил я. – Здесь уютно. Верно, Ники?
Он не ответил. Взглянув на братишку, я понял, что он далеко не в восторге от всей нашей затеи.
Я вздохнул поглубже, и, взойдя на террасу, надавил на звонок. "Бим – бом" – прозвучало внутри. И на несколько минут воцарилась тишина. Я, было, потянулся позвонить еще раз, но тут у самой двери послышались шаркающие шаги.
- Бабулька Божий одуванчик, - усмехнулся я, представляя себе старушенцию лет девяносто, давно дышащую на ладан.
Вот дверь открылась, и я понял, что явно был неправ. Старушка совсем не выглядела дряхлой. Напротив от нее словно исходили потоки энергии. А вот лицо не приглянулось мне. Волосы были выкрашены в радикально черный цвет, что подчеркивало многочисленные морщины, которые, бесспорно, отнюдь не являлись украшением ее продолговатого лица. Темные, пристально глядящие глаза, и несколько длинноватый нос завершали картину.
- Ой, тетенька, вы прямо как колдунья из мультиков! – воскликнул вдруг Ники.
Мама шикнула на него и покраснела.
- Извините нас, мэм, - смущенно сказала она.
- Ничего, ничего, - жеманно улыбнувшись, ответила хозяйка. – Знаете, а ваш сынок ведь прав. Раньше я даже держала свой салон. Может, слышали: "Гадалка мисс Купер"?
Последний вопрос почему – то был обращен ко мне.
- Нет, мэм, - пробормотал я, все еще разглядывая ее лицо.
Подумав, что все же неприлично так вот пялиться на людей, я смутился, и, чтобы это скрыть, негромко кашлянул в кулак.
- О, да что же я! - встрепенулась мисс Купер.  – Проходите, дорогие мои, осматривайте все, будьте как дома. Вы ведь думаете остаться в нашем городке, не так ли?
- Мы еще ничего не думаем, - с неприязнью ответил Ники, на сей раз получив от меня подзатыльник.
- Я понимаю, милые мои,  - заверила нас хозяйка, словно не заметив иронии моего братишки. – Столь важный шаг требует взвешенного решения. Поэтому не торопитесь, осматривайте дом. Выбор за вами.
Домик являл собой образец уюта. Гостиная в зеленых тонах, обставленная старинной мебелью, очаровывала духом тишины и покоя, витавшим в ней. Я остановил взгляд на паре плетеных кресел, стоящих подле камина.  Приятно, должно быть, скоротать в таком милом креслице долгий зимний вечерок, когда в камине ярко пылает огонь, а в руках интересная книжка.
На второй этаж вела деревянная лестница с резными перилами, покрытыми темным лаком. Мы поднялись, и мисс Купер объяснила нам, указывая рукой на двери:
- Вот здесь три комнаты. Окна выходят на солнечную сторону. Давайте взглянем!
Комнаты действительно были светлые и просторные. Осмотрев верхний этаж, мы все снова спустились в гостиную.
- Вижу, вам у меня понравилось, - удовлетворенно заметила хозяйка. – А сейчас, ежели вы не возражаете, давайте выпьем по чашечке чая.
Мы уселись за стол, мама с мисс Купер принялись обсуждать детали сделки, а я прихлебывал ароматный чай, погрузившись в покой и уют.
Мигом пролетел час, переговоры подошли к концу. Попрощавшись, мы сели в машину. Хозяйка стояла на крыльце, ожидая решения.
- Мисс Купер, я дам ответ в ближайшие дни, - сказала мама, поглядев на нас, как бы ища поддержки.
- Оставайтесь здесь, дорогие мои, оставайтесь, - сказала мисс Купер, плотнее закутываясь в теплый шерстяной платок. – Вы будете счастливы здесь.
Вечерело, когда мы тронулись в обратный путь…



Незаметно пролетел месяц. Погода испортилась окончательно: холодный  осенний дождь и ветреные ночи отнюдь не поднимали настроения. После занятий в школе я обычно брел домой самой длинной дорогой, прощаясь в душе с улочками и переулками, что знал и любил с детства. Дома мы почти не говорили о переезде, но я чувствовал сердцем – для всех нас это станет единственно правильным решением. Трудно жить в месте, где воспоминания о былом причиняют лишь боль.
Размышляя так я брел по старому парку. Сейчас здесь царило лишь безмолвие осени. В былые времена, каждое воскресенье после мессы, мы непременно приходили сюда. Тут всегда тихо, а воздух чист и свеж.
"Давай, Бо, вперед!" – кричал Ники, выхватывая водяной пистолетик. "Индейцы против ковбоев: кто победит?"
И парк озарялся его задорным серебристым смехом: начиналась обычная мальчишеская возня.
"Ребята, осторожней", – говорила мама.
На солнечной полянке стояла деревянная лавочка. Туда и усаживались родители, обсуждая последние приходские новости или проповедь отца Ломбардо.
Теперь все в прошлом…
"Что имеем – не храним, потерявши, плачем" – гласит пословица. Я сидел на той самой лавочке, вспоминая о былом. "Самое важное начинаешь ценить тогда, когда жизнь сделает крутой поворот, и нет дороги назад. Так было, и так будет", - роились мысли в голове.
На пестрый ковер из осенней листвы упали первые капли дождя. Одного взгляда на хмурое небо было достаточно, чтобы понять: зарядит надолго. Накинув капюшон, я зашагал к выходу. Две главные аллеи парка пересекались в центре, образуя площадь с фонтаном, уставленную множеством лавочек. Выйдя туда, я увидел, что на самой дальней из них, у фонаря, сидел парнишка, обхватив обеими руками школьный ранец. Мальчик буквально зарылся лицом в рюкзачок, но по тому, как судорожно вздрагивали его плечи, было понятно, что он плачет навзрыд. Не раздумывая, я двинулся к нему.
Вы не пробовали утешить и обогреть человека, когда у самого кошки скребут на душе, а жизнь кажется нагромождением теней? Если нет, клянусь, вы многое потеряли.
- Эй, друг, что у тебя стряслось? – негромко произнес я, присев на корточки перед ним. Парнишка вздрогнул всем телом и поднял голову.
- Ники! – опешил я. Да, то был мой брат. И он рванул от меня. Я бросился вдогонку.
- Отвяжись от меня, слышишь! – кричал Ники, летя словно ветер по осенней аллее.
- Братишка, постой! – взывал я, мчась следом, не понимая, что с ним стряслось.
Вскоре я нагнал Ники, и, схватив за куртку, попытался остановить. Но мокрые опавшие листья помешали: брат поскользнулся, и упал, меня увлекая следом. Мы растянулись на мокром асфальте.
- Да что же с тобой такое, Ники? – кричал я ему прямо в ухо, обхватив обеими руками за вздрагивающую грудь. Братишка хрипел, словно пойманный в капкан волчонок, и лягался, пытаясь вырваться. Вскоре его попытка едва не увенчалась успехом: изловчившись, он так саданул меня локтем, что потемнело в глазах. Я не разжал рук, а наоборот, навалился на него всем телом, и держал, пока дыхание не восстановилось.
Тем временем и Ники понемногу успокоился. Он плакал, но лежал смирно.
- Все, Ники, хватит! Ну же, братишка, успокойся!
Я поднял брата с земли, и крепко обнял, ощущая, как часто бьется его сердечко.
- Сейчас мы сядем на лавочку, и ты расскажешь, что произошло. А теперь успокойся, вытри слезы и дай руку.
Ник покорно протянул ладошку. Мы пошли к беседке и сели там.
- Ну, давай рассказывай, - начал я, когда мы уселись за стол друг против друга.
Угрюмо насупившись, Ник глядел на меня и молчал. Таким я его еще никогда не видал. Его обычно подвижное личико теперь застыло в маске отчаяния, а большие серые глаза горели неприязнью ко мне.
- Ты слышишь? Ну же, объясни, - я встряхнул его.
Словно очнувшись ото сна, он прошептал:
- Вы все предатели, ненавижу вас…
Я вскипел:
- Что ты несешь? Чем мы провинились перед тобой? Подожди, кажется догадываюсь, к чему ты клонишь! Думаешь, ты один тоскуешь по отцу? А? Другие забыли его. Так, что ли, по – твоему?
Ники попытался собраться с духом и ответить, но вот губы его затряслись, и он снова заплакал.
- Предатели вы, - всхлипывал он. – Зачем нам уезжать? Здесь папка лежит, здесь память о нем, а вы – уезжать. Память о нем здесь!
- О, Боже! - выдохнул я, и, присев на корточки перед ним, взял его холодные ладошки в свои руки.
- Пойми же, несмышленыш: память о папе хранится в твоем сердце! И в моем. И в мамином. Взять ее ты сможешь повсюду, куда бы ни направился, хоть на край света. Твоя память подобна огоньку лампадки. Подливай масло – молись за него, и огонек сей не угаснет вовек. А, кроме того, мы встретимся. Помнишь, братишка, о чем говорил отец Ломбардо? Все мы обязательно встретимся в доме нашего Отца. Утри слезки, Ники, не плачь. Так ты только иссушишь свою душу. А она тебе еще пригодится, чтобы жить.
Начало смеркаться, в парке зажглись фонари. Взявшись за руки, мы шли домой.
- Ты понял меня, Ники? – спросил я его дорогой.
Он не ответил, а лишь по – прежнему медленно шагал, задумчиво глядя под ноги. Я понял, что братишка просто не услышал моих последних слов, размышляя над всем сказанным.

Скоро мы подошли к дому. В маминой комнате горел свет. Я тихонько открыл дверь, впустил Ники, и зашел сам. Сняв с брата мокрую грязную куртку и ботинки, я велел ему:
- Ник, ступай к себе и ложись в кровать. Тебе нужно сейчас хорошенько выспаться. Ну, иди.
Он двинулся наверх, словно робот, все также отрешенно глядя в никуда. Я услыхал, как хлопнула дверь его комнаты. И тут же открылась мамина.
- Господи, Борис, вы где пропадали все это время? Почему куртка Ники грязная. Что произошло? – засыпала она меня вопросами.
- Успокойся, мам, с Ники все в порядке, - устало проговорил я. – Ужинать не хочется. Налей стакан молока, и я тебе сейчас все расскажу.
Через полчаса я поднимался к себе наверх, собираясь послушать классику на сон грядущий. Дверь в комнату брата была немного приоткрыта, и я заглянул внутрь. Горела настольная лампа, а Ник спал, раскинувшись на кровати, немного постанывая во сне. На ковер упал его молитвенник.  Я положил книгу на тумбочку и укрыл братишку одеялом. А затем наклонился и поцеловал в лоб. "Люблю тебя, Ник", - прошептал я и вышел на цыпочках.
Следующим утром Ники был молчалив и серьезен. Он долго не выходил к завтраку, и мы начали без него. Душу теребило чувство, что здесь мы последние деньки. И у каждого в голове кружился рой воспоминаний: радостных и грустных, но так или иначе связанных со скоро опустеющим семейным гнездышком. А меня мучил вопрос: что ждет нас там, в Эндлесс Роуд?
На лестнице послышались шаги – спускался Ник. Он подошел к столу и поглядел на нас своими большими грустными глазами. Мне показалось, что до нас Ник плакал.
- Мама, Борис, послушайте меня, - тихо проговорил он, глядя себе под ноги.
- Я был очень не прав, и хочу извиниться перед вами.
Все поняли, о чем он. Мама крепко – крепко обняла братца и поцеловала его.
- Мой малыш… - прошептала она, и я увидел слезы в ее глазах. – Ники, мы все очень любим тебя, правда.
Ник поглядел на нее, и губы его затряслись.
- Не плачь, мамочка, - всхлипнув, проговорил он, и я понял, что он тоже сейчас захнычет. Открыв рот, я было собрался ободрить их, как вдруг зазвонил телефон. Мама взяла трубку.
- Алло? О, мистер Николс, здравствуйте, - поприветствовала она Дона Николса, нашего агента. Услышав его имя, я навострил уши, ведь Дон занимался оформлением документов о продаже дома.
- Да, я вас слушаю, - сказала мама, взяв в руку карандаш. – Прошу вас, как можно подробнее.
Я потянул Ники за рукав:
- Давай не будем ей мешать.  Айда, телик посмотрим!
Братишка молча кивнул, мы пошли в мою комнату. Я включил кассету с Багзом Бани, но сейчас любимые мультики не шли на ум. Я ждал, чем окончится тот разговор внизу. И вот на лестнице раздались шаги, в голове зазвучала барабанная дробь. Дверь распахнулась, и будущее хлынуло в комнату, словно теплое весеннее солнышко. На мгновение я даже закрыл глаза.
- Ну, вот и все, мальчики. Нас ждет Эндлесс Роуд, - сказала мама, стоя в дверях.
А я давно уже знал это…

Конец 1 части.